А когда благодать, можно спросить?

Как правило, в своих статьях я максимально дистанцируюсь от читателя, стараясь обезличить текст – мне всегда казалось, что в работе такого рода не должно быть места самому журналисту, и его проблемы если и должны рассматриваться, то в контексте общества, а не как частность. Однако, надеюсь, читатель простит мне подобное отступление от моих собственных принципов. Потому что из истории моего ухода из православия личности не выкинешь, как бы ни хотелось.
Итак, я верила в христианского бога лет до 22, причём верила свято и искренне. Я с огромным интересом изучала священные тексты, вдумываясь в их содержание и пытаясь истолковать новым, отличным от прежних трактовок способом. Мне было интересно всё; правда, после знакомства с православной литературой, полной историй о последствиях спиритизма, историй жутких и правдоподобных до ужаса, я приобрела несколько устойчивых фобий и поняла, что больше читать такого не буду никогда.
В храм меня привели родители, тем самым, откровенно говоря, в некотором смысле лишив выбора. Всю жизнь я жила с чётким осознанием: вот не сходишь в храм одно воскресенье, пропустишь другое — и всё, скандалы с мамой гарантированы.


Ситуация, казалось бы, вполне разрешима, но проблема в том, что у меня очень сильно сбиты гормоны. Утром мне плохо. Я просыпаюсь через несколько часов, даже когда не надо никуда идти или ехать. Я просто физически не способна ни думать, ни есть, ни даже нормально говорить.
Маму это, конечно же, не волновало. Я не пытаюсь никого обвинять, потому что сама гордилась тем, что невыносимо мучаюсь в душном храме, вся потная, с зудящей под шапкой кожей, на изъеденных дерматитом ногах, которые дико болели. Я не понимала ни слова из того, что происходит, поэтому всегда жутко скучала. Молиться в таком состоянии я не могла – получилось бы неискренне, да и не хотелось по расписанию. Разве это не должно быть по велению души?
Постоянный интерес бабушек к моей половой принадлежности и просьбы снять шапку, потому что я – мальчик, тоже не могли не раздражать.


Я не хотела в этом никому признаваться, но храм для меня был каторгой, утомительной и тягостной. Да, я гордилась тем, что страдаю, но гордость боли и усталости не убавляла.
В более или менее зрелом возрасте я научилась-таки молиться по расписанию, но меня быстро обрадовали тем, что нельзя говорить богу то, что сам хочешь – надо совместно с толпой. Я не понимала, что говорит толпа, и это приводило меня в отчаяние.
Воскресенье было одним из немногих выходных, и, думаю, вы догадываетесь: мне было очень невесело жить, пока я не поняла, что все былые убеждения – ложь. Но об этом позже.

Исповедь – облегчение души или грубейшее нарушение личных границ?

Пока я жила в Петербурге, у меня был духовник, доставшийся от матери. Его я более или менее знала, но всё равно было очень некомфортно открывать ему вещи, которые подросток тринадцати-четырнадцати лет должен пережить наедине с собой.
После переезда в Москву я даже не пыталась найти своего священника или свой храм. Я просто этого не понимала: храм есть храм, священник есть священник, они все примерно одинаковые – в смысле, верят в одно и то же, так какая разница, кому исповедаться? Функция исповеди в том, чтобы показать богу: тот или иной грех отпущен. Нигде не указано, что это должен делать один и тот же человек.


Хотя сейчас я понимаю, что, возможно, дело было в другом. Я не хотела «ходить по рукам», открывая свою душу, самое сокровенное, глубокое и искреннее, спрашивать о том, что действительно волнует, кого попало, просто наугад, надеясь, что повезёт.
Тем более, я для этих людей – часть потока. Они не будут вдумываться. Возможно, если священник хороший, он уделит немного больше времени.
Но я не доверяла никому.
Я даже своему священнику не доверяла полностью. То есть, я думала: «Вы не сделали ничего, чтобы заслужить моё доверие; мы встречаемся раз в неделю на полчаса от силы — почему я должна рассказать, что ненавижу своего брата-инвалида, или о том, какой мрак творится в душе человека, который мечтает быть хорошим, светлым и удобным, но на деле просто копит свою личную тьму глубоко внутри?»
Потому что: вот откроюсь я ему, расскажу. А кому из нас это надо? Ему – точно нет, он просто работу свою выполняет. Мне? А зачем мне рассказывать о своих личных, интимных чувствах постороннему мужчине — что это за эксгибиционизм? Зачем мне его мнение насчёт того, что с этим всем делать? Можно, пожалуйста, я сама как-нибудь со своим личным пространством разберусь? Я понимаю, что веду себя неправильно, но, честно, лучше сублимировать это на бумаге, ей-богу.


Тогда я ещё и дико боялась услышать слова осуждения. Священники в моём окружении очень любили осуждать людей. Да, я знаю, что есть хорошие священники, но мне попался только один хороший священник. Остальные произвели иное впечатление. И причиной моего ухода из церкви стал плохой священник. Я очень уважаю хороших священников и рада, что они могут помогать людям. Также я искренне рада за людей, которым хорошие священники помогли – им повезло гораздо больше, чем мне, человеку, который получил от священника поддержку лишь дважды в жизни (хотя это был очень трудный период, и я до сих пор благодарна).
Кто-то мог бы сказать, что у меня просто священника нормального не было. Нет, был, но он остался в Питере. И я с ним не во всём согласна.
Так что – да, в Москве, где я взрослела, не было.
Но потому я и описываю личный опыт, на основании которого появились сомнения: а действительно ли мифические хорошие священники существуют вообще?

Блаженны страждущие…

Всю свою бытность верующей я остро чувствовала: всё, что я делаю – неправильно, и я получилась какой-то неправильной. Все вокруг святые, идеальные, безгрешные люди. А я – грязь и ничтожество, страшная грешница, которой место в аду. Нет, может, всё правильно, но, честно говоря, это здорово угнетало. Это только кажется, что регулярное самоуничижение закаляет – к 22 годам я искренне надеялась, что меня кто-нибудь, наконец, убьёт, или у меня самой хватит смелости на тот самый поступок.
Самоуничижение – оно не зря так называется, потому что деструктивный образ мысли действительно уничтожает всё. Тело. Личность. Душу.
22-летняя, я боялась всего и ненавидела себя за каждый шаг; я ни разу в жизни не прикасалась к своему телу с иным интересом, кроме сохранения гигиены или медицинских процедур. Я так боялась вызвать желание в мужчине, что намеренно выдавала себя за одного из них, носила короткую стрижку и мужскую одежду, не пользовалась косметикой и даже думать не хотела об отношениях.


Я подавляла в себе всё, что не соответствовало мной же нарисованному идеалу – даже творить в полную силу не получалось из-за множества самостоятельно созданных блоков. Я презирала себя за интересы, отличные от православных книг и органной музыки, потому что семья и церковь открыто их отрицали. Я не дала себе в полной мере само реализоваться не только из-за страшного инцидента, случившегося незадолго до восемнадцатилетия, но, как мне самой кажется, из-за стремления остаться в узких, как гипотетические райские врата, рамках.
Я не понимала : я же всё делаю правильно. Тогда почему нет счастья? Почему нет чувства, что всё идёт так, как должно? Почему мне настолько плохо? Почему я настолько ненавижу себя и мир вокруг, хотя стараюсь этого не чувствовать?

Переломный момент: как церковь разрушает веру

Надеясь, что хотя бы в посмертной жизни будет хорошо, я сделала очень многое, чтобы разрушить в себе как можно больше «неправильного». Всё это, как мне казалось, я делала из любви к богу. Я была уверена, что церковь меня любит и ценит как верного прихожанина, который жертвует своим личным комфортом ради Идеи.
А Идея эта: каждый должен сделать как можно больше, чтобы окружающие были счастливы. Любить своих ближних. Помогать им.


Тряпка, не способная сказать нет, которой я стала к тому времени, действительно любила и помогала, пока церковь через маму не принесла очень интересную мысль: из-за греха, который тоже был формой помощи и стремления сделать ближнего счастливым в ущерб своей духовной жизни и психологическому комфорту, меня отлучают от причастия.
Да, вот так, заочно.
В этот момент для меня всё рухнуло, но выбралась из-под останков собственного мира и сняла крестик я только несколько месяцев спустя.
Во-первых, меня возмутило, что мои личные данные афишируются и свободно передаются посторонним. Во-вторых – что посторонние, не поговорив со мной, берут на себя функцию моего духовника, оставшегося в Петербурге.
Я всегда ненавидела хамство, а подобный поступок посчитала высшей формой хамства в адрес человека, который посвятил вере в бога всю свою жизнь.
И подумала: не хотите причащать меня – не надо. Больше в храм я не ходила.
Потому что постепенно я начала понимать, что меня бы просто не услышали, даже если бы поговорили. У церкви есть алгоритм, правила, которых она даже не понимает толком. Совершил грех такого рода – отлучение от причастия. Неважно, что это не было искушением, потому что ты НЕ ХОТЕЛ ничего подобного и буквально рыдал, понимая, что должен это сделать. Ты. Совершил. Грех. Тонкости неважны. Неважно, что, не соверши ты этот грех, человеку, которого ты любишь, было бы очень тяжело, больно и плохо из-за сложного комплекса психологических и физических проблем.
Я поняла, что ни один из священников этого не услышит, не захочет услышать, что в этом мире есть не только чёрное и белое — есть более сложные оттенки, в которых нет однозначно положительного или отрицательного варианта ответа.
Согласно их мнению, я должна была делать так, как написано в Библии. Но, если предписания Библии заставят моего любимого человека страдать, я не хочу их слушать. И мне не нужна религия, основанная на таких принципах. Главное – спасение своей души? Нет. Главное – другие люди. Безусловно, мы не можем спасти никого против его воли, но, если есть возможность помочь в ущерб себе – разве не обязаны мы принять сложное решение?
Если церковь отворачивается от своих детей в такие моменты, она ничего больше не стоит, — поняла я. В церкви ещё во времена Христа не было бога — ведь Христа распяли книжники, то есть, церковники.


Видимо, сейчас ничего не изменилось, и бог до сих пор в церковь не заходит. Это маскируется сложным комплексом правил, которые друг с другом порой даже не связаны, часть которых – остатки русских традиций, а часть – противоречивые трактовки Библии.
Например, девушки должны быть в юбках и платках. Почему? Девушки не должны заходить в алтарь. Почему? Девушки хуже парней? Для меня как для убеждённой феминистки такие правила уже тогда были дикостью.
Почему? Я спрашивала у многих — мне не ответил никто.
В итоге я просто перестала надевать в храм юбку, оставаясь в брюках. Мне никто не сказал, почему я не должна этого делать. Чтобы не смущать чужой ум? Если чужой ум так легко смутить, может, его носителю лучше вообще не выходить из дома – там вон летом полураздетые люди ходят, а на пляжах детей голышом купают — правда, страшно? Пусть совершают работу над собой, я, наоборот, помогаю таким образом выработать в себе толерантность к внешнему виду, который не вписывается в определённые стандарты. Полезное дело делаю.
Или почему в православных храмах надо стоять? Когда стоишь, сложнее сосредоточиться на молитве, думаешь только о том, что ноги устали. Или это – культ страдания какой-то, обязательно надо пострадать? Простите, но из-за инвалидности мне страданий в жизни вполне хватает, искусственно затруднять себе жизнь я не хочу.
Вообще, искусственно затруднять себе жизнь – любимое дело христиан.
Отношение к представителям ЛГБТ – отдельная история, но она касается не только церкви и закреплена законодательно, так что не стану касаться. Скажу только, что у меня есть друг, который отказался от церкви изначально не потому, что не был согласен, а просто потому, что не хотел жить в ненависти к тому, что не выбирал. Возможно, окажись в его жизни церковь, человеку было бы немного легче пройти через ужасы регионального детдома. Но двери для представителей ЛГБТ заочно закрыты ненавистью и отторжением.

Важно: я не призываю срочно уходить из храма

Я признаю, что есть люди, которым церковь помогла лучше, чем психологи, и рада за таких людей. Если вера – личный выбор, который поспособствовал чему-то хорошему, – прекрасно и великолепно, флаг в руки. Я не лишаю церковь каких-либо достоинств, потому что они есть. Существует множество прекрасных священников, которые помогают прихожанам, порой спасая из очень тяжёлых ситуаций и давая надежду на лучшее, когда, казалось бы, её уже нет.
Всё, что изложено выше – личный опыт и личное мнение, основанное на глубокой боли и глубокой обиде.

Если мне не везло, не думаю, что, вернись я — и сразу начнёт везти, прямо по мановению волшебной палочки.
Мне нравится та жизнь, которую я веду сейчас, потому что в ней есть то, чего не было никогда прежде в церкви – свобода.
И я никому не позволю её отнять.
Простите, если кого задела. Любви вам – божьей или человеческой, смотря кто во что верит!

Маргарита Стрижкова
специально для Агентства Особых Новостей (on24.media)

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *